И вот год либо два назад, то есть с опозданием лет этак на тридцать, наше дорогое правительство заметило наконец, что мы живем в век автомобиля, что тарантас отошел в прошлое и что есть в Англии сотни городков вроде нашего, которые представляют собой положительную опасность для движения. Ух ты, сказал один государственный служащий другому, смотри-ка, старина, в этом Картертоне Главная улица шириной всего в три фута, а ведь по ней проходит все движение из Слау в Рединг! (Или, может быть, будучи государственным служащим и имея более широкий кругозор, он сказал: из Лондона на запад.) А и верно, сказал другой, вот ведь курьез, а? И оба посмеялись немного, а потом один сказал: слушай, старик, надо бы, пожалуй, что-то кому-то сказать по этому поводу, а, как ты думаешь? Денег на постройку дорог нам, слава богу, отпущено достаточно, давай-ка снесем ко всем чертям эту ихнюю Главную улицу, вот будет потеха! Но другой сказал: нет, мол, это уж чересчур; и вместо того они сделали объезд. Главная улица и сейчас шириной всего в три фута (я, конечно, слегка преувеличиваю), а весь поток автомобилей проносится там, где раньше был северо-восточный край Чапменовской рощи. Так что мы в некотором роде остались в стороне от жизни, чему я душевно рад, и ничего лучшего для себя не желаю, и очень благодарен за то, что все гаражи перекочевали поближе к объезду, и мы можем по крайней мере спокойно переходить через нашу уютную Главную улицу с ее нарядными кирпичными домиками восемнадцатого века и смешными викторианскими уличными фонарями (о которых наши обыватели каждогодно подают петиции, чтобы их не трогали) и всего в сорока или шестидесяти случаях из ста подвергаться риску, что нас сшибут с ног эти сумасшедшие парни в очках-консервах, которые перегоняют в доки экспортные машины всегда на скорости 75 миль в час (хотя предельная скорость — 30) и всегда стремясь проехать как раз по тому месту, где у нас желудки.
Видите теперь, каков наш городок? Я мог бы еще много вам порассказать про здешних зубров, которые живут себе по старинке и свято веруют, что, избирая каждый год мэром мистера Понсонби, торговца хозяйственными товарами, они помогают сохранять все, что есть лучшего в Англии. Мог бы еще рассказать о скандальном происшествии с доктором Наем, который позволил себе — о ужас! — похлопать мисс Сперджон (семидесяти трех лет) по коленной чашечке, когда она пришла к нему с жалобами на ишиас в локте. Но я не стану рассказывать, отчасти потому, что все это смертная скука, отчасти потому, что сам ни единому слову в этих сплетнях не верю, а отчасти потому, что у меня есть для вас рассказ куда интереснее — о Гарри Менгеле. Вы только не думайте, что он немец, как можно бы заключить по его фамилии, хотя не совсем он и англичанин, ибо его прапрапра- и еще не знаю сколько раз прадедушка был как-то связан с одним из тех знатных господ, что наехали к нам вместе с Вильгельмом III, тем самым, который, если я правильно помню, женился на королеве Марии. Так или иначе, а этот древний Менгель тоже взял да и женился на одной милой английской девушке из Картертона, и тут их семья с тех пор и живет, хотя сам-то этот главный голландец и его потомки все вымерли приблизительно ко времени битвы при Ватерлоо. Так вот оно и бывает: приезжают короли со своей свитой, а потом они умирают, а их слуги остаются. Это и есть история. Те, кому случалось читать исторические труды, говорят, что это замечательно интересно, и я им верю. Взять хотя бы этот случай: за таким, казалось бы, неважным вопросом, как происхождение фамилии Гарри Менгеля, вырисовывается целая картина общественного развития. Ура!
Менгелевское семейство, правда, не очень развивалось и, как я понимаю, мирно прозябало в ничтожестве, пока отец Гарри не купил в годы кризиса маленькую кондитерскую; он ухитрился сохранить ее и в тридцатые годы, и во время войны, и при карточной системе, и после (простите мне этот новый экскурс в историю, она, знаете, всюду вмешивается) — одним словом, к тому времени, как он помер, два года назад, от вполне заслуженного апоплексического удара, его крохотная кондитерская успела превратиться в крупнейшую в городе бакалейную лавку; и так как у него не было никаких торможений насчет того, чтобы пробовать свой товар на собственном желудке, то его брюхо давно уж было предметом живого интереса для юных членов нашей общины. По этой причине Гарри изучил ремесло дельца в том возрасте, когда ему следовало бы учить уроки, так как мальчишки по своему мальчишечьему обычаю вечно держали между собой пари касательно объема талии старого мистера Менгеля, а точные статистические данные по этому вопросу они могли получить только от члена семьи, то есть именно от Гарри. Он взимал с них десять процентов от выигрыша за свои измерения, но мерил не самого папеньку, а всего лишь папенькины брюки (которых у того, как всякому понятно, была не одна пара). Однако его цифры не вызывали недоверия, тем более что папенькина талия тоже была подвержена колебаниям, ибо мистер Менгель время от времени делал внезапные и не совсем уверенные попытки избавиться от лишнего жира. Таким образом, спекуляция на папенькином брюхе была более или менее постоянной или, вернее, традиционной среди товарищей Гарри по школе, и он ей отнюдь не препятствовал и без всяких угрызений совести клал в карман свои десять процентов.
Но не только эта преждевременная деловитость отличала Гарри от его сверстников. Он, конечно, воровал яблоки, бил стекла, играл в крикет в переулках, гонял мяч и прочее тому подобное, как всякий английский мальчишка, но делал он это без особого увлечения — так по крайней мере мне казалось. Надо, пожалуй, вам объяснить, что я картертонский школьный учитель. Ладно, знаю, можете пойти и потрепаться с буфетчицей, если это вам интереснее. Так вот, когда я говорю «школьный учитель», это не значит, что я там единственный, нет, у нас в Картертоне есть полная средняя школа, и даже совсем неплохая, только очень маленькая, и я один из семи учителей, не считая еще четырех учительниц. Но, имея вполне определенное мнение о своих коллегах, я все-таки склонен считать себя вроде как бы единственным, хотя наш директор, который всегда старается быть почти до невыносимости справедливым, конечно, сказал бы, что я всего лишь один из его штата. Это все, впрочем, неважно, а я вот к чему веду: Гарри был очень неглупый мальчик, со способностями выше среднего, не какими-нибудь там блестящими, но, во всяком случае, гораздо выше среднего, и я по дурацкой своей наклонности увлекаться, прельстившись его успехами в моем предмете — я там преподаю математику — и заручившись согласием его отца, которое тот дал, впрочем, не очень охотно, уговорил Гарри держать экзамен на стипендию в Редингском университете. Вы, может быть, скажете, если вы сноб, что это не такой университет, куда вы хотели бы определить своего сына, но если вы и вправду этакий сноб, то я одно вам могу сказать: идите к черту. Рединг у нас под боком, я сам там учился, и это отличный университет. А кроме того, попасть в Оксфорд или Кембридж у Гарри было столько же шансов, как у меня быть первым человеком на Луне, чего мне, между прочим, очень бы хотелось. И вот вам, кстати, одна из причин, почему я столь невысокого мнения о своих коллегах: за последние десять лет Картертонская школа только одного ученика выпустила в университет — в Юниверсити-Колледж в Лондоне, — да и его вскорости исключили за то, что он обрюхатил там одну девушку (как будто это причина лишать его дальнейшего образования, по-моему, как раз наоборот, но, что поделаешь, такие у нас нравы).
О чём это я говорил? Ах да; о Гарри Менгеле. Так вот, хотя директор, извиваясь на все лады в своих стараниях быть справедливым ко всем и каждому, был против меня и остальной его штат в своих стараниях быть несправедливым ко всем и каждому тоже был против меня, но я зато был за себя, и Гарри был за меня, и вдвоем мы ухитрились вложить в его голову достаточно премудрости, чтобы ему выдержать экзамен; только экзаменаторы, видимо, имели какое-то предубеждение против нашей школы, а возможно, также против меня и Гарри. Я сам не в восторге от нашей школы, но все же считаю, что Гарри имел все основания получить эту стипендию; и если теперь Редингский университет наберется нахальства еще раз попросить у меня денег на постройку своих новых зданий, я им напишу и в точности объясню, что им следует сделать с их новыми зданиями, а заодно и с нашей школой. Одним словом, я был очень зол, а Гарри, конечно, был очень огорчен, бедняга, и мы вместе поплакали друг другу в жилетку. Ненавижу, когда затирают талант. У нас в Англии и так во всем оскудение, а когда нашелся по-настоящему способный человек, тот же Гарри Менгель, так он, видите ли, им не нужен. Но что было делать; старик Менгель, по-моему, даже почувствовал облегчение, и Гарри стал торговать в лавке, как послушный сын, а его отец по-прежнему все толстел да толстел, хотя Гарри уже не измерял его талию для чужих пари, а я по-прежнему объяснял мальчикам разницу между m=е/с2 и аксиомой о непересекающихся параллельных линиях, и они по-прежнему ничего не понимали, тупицы.